Центральной темой психоанализа является понимание истиной причины поведения и состояния человека, и для этого в рамках психоаналитической работы мы ищем глубинные побудительные мотивы, бережно приоткрываем завесы тайн и защит, предусмотрительно созданных сознанием для цели сохранения целостности индивида. И все это стимулирует развитие самосознания – великого дара человека. Но с обнаружением этого великого сокровища, равного самой жизни приходит и понимание конечности, неминуемого факта смерти человека. Нам становится доступным знание пути человека: все мы неизбежно проходим этапы рождения и расцвета, а затем увядания и ухода, именуемого смертью, вне зависимости от социального статуса, финансового положения, окружения, опыта, богатств и других ценностей, накопленных при жизни.

    Человечество во все времена преследовало осознание своей смертности. Антропологические исследования свидетельствуют о том, что проблематика смерти и смертности получила свое специфическое отражение еще в первобытных обществах. Философы – прародители всех существующих ныне наук, включая психологию, начали исследовать и рассуждали о смерти с самого зарождения истории и до сих пор проблема смерти продолжает находиться в сфере их интереса. Так древнегреческий философ Эпикур занимаясь «медицинской философией» говорил, что философ занимается врачеванием и исцеляет душу, главной целью философии он называл исцеление человека от страдания, корнем которого он считал вездесущий страх смерти. Святой Августин отмечал, что человеческая душа рождается только перед лицом смерти. О втором своем рождении на войне в возрасте 21 года основываясь на личном опыте встречи со смертью писал выдающийся представитель британской школы психоанализа Уилфред Бион. Австрийский психиатр Виктор Франкл, будучи узником нацистского концентрационного лагеря и потеряв своих близких неоднократно столкнулся и пережил смерть, создал новое направление в психологии – логотерапия (буквально: исцеление смыслом) и посвятил свою жизнь пробуждению в себе и других воли к жизни. Страх смерти присущ каждому с рождения, он может возрастать, может ослабевать, но присутствует всегда и отравляет радость жизни.

    Представления о смерти пронизывают как всю историю человечества, так и индивидуальную историю каждого отдельного человека. Однако, для психологии эта проблема относительно нова и непопулярна. Возможно, это обусловлено тем, что современное общество имеет тенденцию к дистанцированию от данной проблемы, отрицанию смерти, что только подтверждает сильнейший страх смерти. В нашей стране еще Л.С. Выготский обращал внимание на то, какую важную роль смерть играет в жизни каждого человека, он подчеркивал важность изучения этой проблемы, систематизируя и осмысляя ее. Но с того времени ни в нашей стране, ни за рубежом исследований данного вопроса значительно не прибавилось, можно сказать, что вопрос смерти представляет собой совокупность нерешенных теоретических проблем и отсутствие конкретных исследований.

Открыто о смерти в психоанализе начинают говорить с 1920 года, когда Зигмунд Фрейд в своей знаменитой работе «По ту сторону удовольствия» впервые вводит понятие влечение смерти и деконструирует наше непосредственное понимание жизни, лишая это понятие всякой онтологической устойчивости и основания. Именно понятие влечения смерти открывает пространство (сцену) для свершений, простирающихся за рамки обычного и нарушающих привычный порядок вещей. Влечение смерти (Todestrieb, поначалу переведенное как «инстинкт смерти») было трактовано обществом как деструктивное стремление человечества, мета психологическое объяснение агрессивности и тяга к смерти, поэтому психоаналитический мейнстрим по большей части (и зачастую не стесняясь в выражениях) отверг это фрейдовское понятие. Жак Лакан, с другой стороны, считал его «наивысшей точкой учения Фрейда». Часть аналитиков и по сей день предпочитают находиться в забвении по отношению к этому понятию или смещая это понятие к некой витальной активности, противоположной жизненной силе. Мы полагаем что это понятие гораздо сложнее, объемнее и интереснее, являясь ключевым в психоанализе.

    Основоположник психоаналитической теории отметил, что энтропия является условием стремления всех жизненных систем к равновесию и писал о влечение смерти как о выражении консервативных тенденций жизни, проявляющихся в стремлении к стабильности организма. Таким образом, жизнь представлена как временная отсрочка того, что представляется как метафизическое удовольствие (гомеостаз) неживого. Говоря о смерти субъекта, Фрейд говорит о рождении субъекта, точнее о сотворении субъекта, которое подразумевает разворачивание психической ткани или психической протяженности, сотворение жизни вокруг пустоты. Все что     Фрейд говорит в работе прочитываемо через работу отрицания, речь идет об утрате инцестуозного объекта, об утрате, которая запускает настойчивое стремление вернуть этот объект, вокруг чего начинает разворачиваться судьба влечений. Влечение обречено на движение, только вперед, за объектом, путь назад закрыт, никакой объект не может восполнить нехватку. Влечение смерти – то, что поддерживает напряжение и жизненный избыток. Смерть помещается Фрейдом в работе описанием «Игры в катушку», игра – это тот акт, через который он демонстрирует влечение смерти в субъекте в этой работе. Работа Фрейда нелинейна и, безусловно, гениальна, в начале кажется, что движение идет в логике каждого слова, абзаца, но в какой-то момент вся конструкция, потихоньку собранная, рассыпается и рушится, топология этого текста похожа на ленту Мебиуса, когда в начале идет движение в логике одного понятия, а далее это понятие претерпевает трансформацию. Возможно, в этой работе прародитель психоанализа говорит даже больше, чем намеревался сказать, как в работе в аналитическом кабинете клиент говорит гораздо больше, чем собирается сказать и понимает сам. Через понятие влечения смерти Фрейду удается выстроить модель становления и не только применительно к психическому. В одной из самых увлекательных и сложных работ основоположника психоаналитической теории исследуется влечение смерти, представляя таким образом не дуализм влечений, как предполагается в некоторых работах, а его единство с влечениями жизни.

   О целесообразности смерти как психологического феномена писал и Карл Густав Юнг. В соответствии с его представлением о наличие коллективного бессознательного, смерть осуществляет особую жизненную цель, в противовес бессмысленному органическому завершению жизни. Так или иначе, психологи, размышлявшие на тему смерти, отмечали комплексность представлений о смерти, представление о смерти не является единым, внутренне согласованным образованием. У каждого человека имеется свое субъективное отношение к смерти, обусловленное многими факторами, как индивидуальными, так и социальными, в том числе культурными влияниями. В настоящее время в постиндустриальном обществе массовая культура строится на тотальном отрицании смерти, стараясь изгнать из нашей жизни мысли об умирании, мы наблюдаем некое табу на тему смерти. Но вытесненное из сознания возвращается в форме снов, грез, фантазий, обходя цензуру, а при наличие катализаторов, событий, которые мы наблюдаем в настоящее время, и в более тяжелых формах, в том числе отыгрываний во вне, соматизации, которые уже нельзя игнорировать. Подтверждением является то, что любой кризис, сталкивая с базовым страхом и при невозможности ему противостоять, связан с ростом суицидальности в обществе. Культура отрицания не формирует уверенность и спокойствие, а находит лишь временное успокоение, чаще всего прибегая к помощи медикаментов, уколов, операций, только непосредственное соприкосновение со смертью является средством для обуздания страха, связанного с ней. Недаром рядом авторов подчеркивается терапевтичность прощальных ритуалов. Древнегреческий философ Эпикур учил, что корень всех человеческих неврозов заключается в отрицании смерти и в склонности всех людей предполагать, что смерть ужасна и болезненна, что, в свою очередь, приводит к ненужному беспокойству, эгоистичному самозащитному поведению и лицемерию.

         Развитие медицины во многом способствовало оттеснению страха смерти на периферию сознания, таким образом только усугубляя смертельный ужас от осознания смертности. Медицина и культура как будто сговорившись изолировать смерть и страдания лишают человека на самом деле заботы, поддержки и успокоения, оттеснив ритуалы, призванные облегчить прохождение работы горя, умирающих прячут в стенах больниц, лишая заботы и внимания родных и близких, возможности проводить умирающего в последний путь. Технологии оставили умирающего один на один со своей смертью, а близких и родных ставят перед фактом потери, не давая возможности подготовиться к реальности, о которой до последнего они не хотят ничего знать. В больнице смерть превращается в управляемый технологический процесс и единственными свидетелями смерти является медперсонал. Психоаналитик Изабель Мензис в своих исследованиях писала об организации работы медперсонала с целью минимизировать их переживания, снизить страдания в связи со смертью пациентов, о которых им приходилось заботиться. Их работа была организована таким образом, чтоб исключить возможность близкого контакта с пациентами и предотвратить сближение и дальнейшее горе от неминуемого расставания. Такой подход способствует культуре деперсонализации, отчуждения и разъединения. Мензис обращает внимание на то, что в этом случае даже не предусмотрена никакая работа с проблемой страха смерти, нет цели научить медсестер справляться с потерей здоровыми психологическими способами, таким образом только укрепляя бифункциональное отрицание смерти. Но не только медсестер, так же и докторов современная культура и организация медицины пытается оградить от осознания и принятия смерти. Ведь для них смерть страшна вдвойне, во-первых, напоминая о их собственной неуязвимости, а во-вторых, сталкивая с профессиональным поражением и неудачей, смерть подобна личной некомпетентности врача, и они прячутся в профессиональную скорлупу отрицания и отчуждения (Menzies, 1960).

     В настоящее время человек особо остро поставлен перед темой, от которой он тщательно дистанцируется: пандемия, столкнувшая человечество с угрозой смерти пришла не спросив, готовы мы повернуться лицом к тщательно избегаемой теме или нет, затем разногласие и столкновение народов вылились в военные действия и унесли и продолжают уносить жизни людей приковывая мировое внимание к происходящему и акцентируя проблематику страха смерти, ну и в добавление природные катаклизмы усугубляют ситуацию. Эти обстоятельства непосредственно влияют на человека, актуализируя в нем страх смерти, и в каждой работе с клиентом последние 3 года мы можем наблюдать как этот страх проливается во все исследуемые темы, явно или косвенно фигурирует в запросе или непосредственно приводит клиентов в терапию или коучинг. Фон текущих событий вмешивается в жизнь смерть каждого, и мы, консультанты, также вовлечены в эту игру, вот почему мы считаем, что обходить эту тему не просто не получится, обходить ее более нельзя, с целью не привносить свое дистанцирование в работу с клиентом нужно и важно сначала разобраться самому с этим страхом.

     З. Фрейд в своих работах отмечал, что причиной психических патологий является подавленная сексуальность, но мы видим, что сознание может подавлять не только тему сексуальности, но и дискурс конечности бытия. Страх смерти, как и подавленная сексуальность, а может и больше, является первопричиной неудовлетворенности, на первый взгляд не имеющей отношения к данной проблематике. И это незыблемый факт, физическая природа жизни убивает нас. И чем больше мы пытаемся отстраниться от этого переживания, тем сильнее отщепленный и вытесненный страх смерти пробивается наружу в надежде быть увиденным. В виде различных симптомов страх смерти является источником многих беспокойств, стрессов и конфликтов, в особенности, когда, под действием различных факторов этот страх актуализируется, что мы и наблюдаем сейчас.

     Парадоксально, что мы, признавая смертность всех людей, себя лично смертным не считаем. Уильям Эрнест Хокинг, американский философ-идеалист, заявляет: «человек скептически воспринимает мысль о своей собственной смерти, особенно масштаб ее разрушительного влияния. Это не обязательно защитный механизм – ничто не кажется более неестественным, чем естественная смерть. Мы довольно легко можем представить себе смерть других людей, но только не свою собственную» (Hocking, 1937, p. 61). Фрейд в своем эссе «Размышление о войне и смерти» писал, что на самом деле представить собственную смерть невозможно. Всякий раз, когда мы пытаемся это сделать, мы понимаем, что фактически присутствуем там в качестве зрителя. Поэтому многие психоаналитики рассуждают о том, что ни один человек не верит в собственную смерть, будучи бессознательно убежденным в своем бессмертии. Раздумья над смертью производят своего рода интеллектуальный взрыв и не оставляют ничего от тех проторенных путей, которыми мы привыкли пользоваться. На территории смерти мы не можем опираться на привычную структуру и грамматику мышления. Можно дать лишь абстрактное определении концепции смерти, так как смерть имеет дело непосредственно с конкретным человеком и его личным опытом и соответственно модели смерти бесконечно разнообразны. В то время как одна психологическая школа считает жизнь ограниченной, другая бесконечной, одна трактует смерть как небытие, другая говорит о бессмертии истинное переживание смерти может пережить только субъект, но поведать об этом переживании он уже живым не может.

     Джозеф С. Рейнгольд определяет суть проблемы не просто страхом, связанным с фактом смерти, а страхом перед смертью и мазохистским подчинением ей. Он полагает, что подсознательно смерть воспринимается как зло, как наказание, не только посредством разлуки и потери, но также мучениями, возможными увечья или полным уничтожением. Такая катастрофическая концепция, как и принятие индивидуальности смерти, рождается из жизненного опыта. Можно говорить не только про личный опыт, но и отношение, заложенные из вне, в том числе в рамках трансгенерационной передачи. Человечество не единожды сталкивалось со смертями, вызванными войнами, эпидемиями и лишениями и сохранило в коллективном представлении ужас и страх по отношению к смерти. Но значимость смерти для отдельного индивида может быть постигнута только в результате анализа отдельной личности, исследованием ее персональных опыта и истории переживаний.

Страх смерти рано обнаруживается и это может быть обусловлено, как отмечалось выше трансгенерационной передачей, так и опытом отношений с матерью. Джозеф Рейнгольд пишет:

«Хорошая» смерть – это глубокий сон сытого младенца у материнской груди. Разлука – это отделение от матери, а потеря – это потеря материнской любви. Мы хотим смерти для того, чтобы ублажить мать, или заполучить ее любовь. Мы страстно желаем вернуться в ее лоно, и это стремление несет в себе, помимо значения воссоединения, значения инцеста и уничтожения. Мать навлекает на нас смерть, связанную с травмами, умышленно или с целью наказания. Психологически жизнь и смерть образуют некую двустороннюю конструкцию, которая берет начало в материнско-детских отношениях» (Джозеф С. Рейнгольд, 2004, с. 50).

   Страх смерти на протяжении человеческой жизни то возрастает, то ослабевает. Можно сказать, что он цикличен. Маленькие дети осознанно задаются вопросом о мертвых насекомых и животных, увядающих цветах, умерших бабушках и дедушках, но родители спешат их успокоить и перевести разговор. Страх смерти проявляется активно в пубертате, в период латентной сексуальности, в это время подростки начинают беспокоиться, размышляя о смерти, испытывают чувство уязвимости и зарождающегося ужаса одновременно с сохраняющимся ощущением бессмертия. Не удивительно, что в это время они часто трансформируют страх смерти в вызов, занимаясь самоповреждением, включая тату, шрамирование, пирсинг, а также выбирая в качестве времяпрепровождения экстремальные виды спорта и другую деятельность, связанную с риском для жизни. Их страх смерти и невозможность реализовать намеченные цели и мечты усиливается, и они пытаются взять над смертью верх.

   Человек не способен выжить в одиночку, он тесно связан с социумом, он привязан к сообществу, к другому. Жизнь субъекта зарождается еще в утробе – в другом и с самого рождения человек живет в присутствии другого. Это присутствие стабильно и может быть как реальным – его родные, близкие или даже недруги, так и символическим – род, предки, духи или боги. В последнее время каждый находится в постоянном присутствии незаменимого гаджета, открывающего доступ к контакту со всем миром, персональным помощником. Переживание расставания с телефоном, который для некоторых заменяет весь мир, представляется ужасающим. Первый реальный опыт оставления, ухода другого сталкивает младенца с одиночеством и определяет дальнейшее отношение индивида к разделению и проживанию одиночества. Принять одиночество представляется трудной задачей, и если в жизни индивид может выбирать как ему проходить свой жизненный путь и с кем, то в смерти этого выбора он лишен и он поставлен перед фактом – он должен пройти этот путь в одиночестве. Этот факт превращает данное состояние в настоящую боль. Исследования развития ребенка обнаруживают, что страх смерти и страдания, связанные с отделением первичного объекта имеют много общего. Поскольку человеческий детеныш полностью зависим от опекуна, чаще всего матери – человека, обеспечивающего поддержку, заботу, любовь и защиту – формируется устойчивая привязанность с этим объектом. Неоспоримо, что привязанность необходима для выживания вида. Представитель школы объектных отношений Дональд Винникотт писал, что не существует отдельно матери и младенца, они едины. И разделение их, отделение младенца от матери первое переживание горя, с которым неминуемо сталкивается младенец. Чем надежнее была связь в диаде Мать-дитя, тем меньше страха отчуждения, отвержения и заброшенности возникает у растущего индивида и тем меньше, соответственно, у него будет в будущем страх в отношении смерти.

    Зигмунд Фрейд, выдвигая вторую теорию влечения, исследует опыт субъекта в отсутствие объекта, страдания субъекта от возможности «быть покинутым» и способ справиться с этим фрустрирующим опытом. Процесс мышления развивается через опыт отсутствия, - грудь рождается во время отсутствия груди, - пишет Фрейд. В работе, приведённой выше, З. Фрейд описывает наблюдения за внуком, в возрасте чуть больше года, который играет в одиночестве с катушкой ниток. Анализируя увиденную им «игру в катушку» он выделяет две идеи: во-первых – ребенок проигрывает ситуацию, произошедшую накануне, он переходит из пассивной позиции в активную, желая проиграть ситуацию на своих условиях. Во-вторых, через игру с катушкой маленький мальчик проживает ощущение враждебности по отношению к объекту, который фрустрирует его своим отсутствием. Хотя мы все видим эти игры, никто не разглядел в этом повторяющемся сюжете игры повторение всех разлук, которые ребенок предполагает в этих играх. Благодаря Фрейду мы можем помыслить их как первичное отражение постоянного самоотречения, что пронизывает всю историю психического развития. Это перевод матери в разряд представления, в чередование ее присутствия и отсутствия. Влечение смерти проявляет желание субъекта.

    Психолог, психоаналитик Поль Клод Ракамье в своей работе «Первичное горе» описывает этот базовый психический процесс, происходящий начиная с рождения и продолжающийся вплоть до смерти субъекта: «Я осуществляет работу горя по полному нарциссическому единству и отказывается от абсолютного владения первичным объектом, открывая и объект и себя, создавая свой внутренний мир» (Racamier Paul-Cloude, 1992). Он определяет первичное горе как способ и условие открытия объекта, таким образом потеря является рождением. Потеря матери «среды» и открытие ее как объекта необходимый этап рождения и развития субъекта. Далее в процессе становлении субъекта и в целях автономии индивид постоянно проделывает работу горя: повторяет горевание при отнятии от груди, при прохождении Эдипа, в пубертате, проживая возрастные кризисы и, конечно, при утрате значимых Других. Таким образом развитие индивида сопряжено с гореванием. И опыт проживания горевания определяет отношение к потерям, а, следовательно, и к смерти у индивида. Таким образом можно сказать, что работа психики основывается на первичном опыте покидания и работе горя. Проработка первичного горя обеспечивает базовое доверие к объекту, себе, миру, жизни, а как следствие и смерти. Непроработанное горе может лишить субъект полноценной жизни еще при жизни. В свою очередь на опыт первичного горевания влияет привязанность в диаде мать-дитя и при условии материнского предвосхищения младенцем, осознания и поддержки его желаний, восхищения им, помогающего развитию процесс горевания проходит успешно.

    На тему потери и расставания также в своих работах размышлял Джон Боулби. Он, выдвигая теорию привязанности размышлял о том, как привязанность к значимым взрослым в детском возрасте обусловлена результатом эволюции, поскольку привязанность облегчала и продолжает облегчать для ребенка процесс выживания перед лицом опасностей и как опыт привязанности в младенчестве влияет на все аспекты жизни человека в дальнейшем. Также важно упомянуть что американский психолог, создатель концепции психологической помощи больным Элизабет Кюблер-Росс выделяла в свое фазовой модели переживания горя основные этапы: отрицание, или изоляция, гнев, торг, депрессия, принятие, или смирение. Это примерная модель горевания и не все проходят через эти этапы, скорость прохождения у каждого своя, это опять же определяется опытом проживания горевания в детстве. Кюблер-Росс также считала, что процесс умирания не обязательно должен быть трагическим и ужасным, он может стать трамплином для роста и духовного обогащения.

    У многих психоаналитиков нет достаточного взаимопонимания, и они по-разному смотрят на вопрос смерти и понимание влечения смерти, понятия, предложенного Зигмундом Фрейдом и рассмотренного выше. Теоретизация французского психоаналитика Бенно Розенберга в труде «Мазохизм смерти и мазохизм жизни» основана на второй теории влечения Зигмунда Фрейда, понимание и трактовка которой является достаточно сложной и зыбкой. Например, психоаналитик Андре Грин, рассматривавший концепцию «Мертвая мать», подтверждающую наши заключения о важности присутствия первичной связи со значимым объектом для субъекта (чаще это материнская фигура и имеется ввиду не столько физическое присутствие, сколько эмоциональная инвестиция), говорил о том, что не принимает вторую топику, которая возникла именно из второй теории влечение и описания психического аппарата на основе дихотомии влечения жизни и влечения смерти. Он же, размышляя о предложенной паре влечений, говорит, что не столько личные потери привели австрийского психоаналитика к данному рассуждению, а то, что происходило с человечеством в целом на протяжении всей истории. Не сложно обнаружить, что человечество постоянно стремится к саморазрушению и причиной такого поведения является врожденное психическое давление, которое толкает индивида к уничтожению себя самого. То есть с одной стороны мы стремимся жить, но с другой стороны есть основное движение нашего психического аппарата, которое толкает нас к уничтожению.

    Бенно Розенберг говорит о том, что влечение смерти является некоторыми специфическими особенностями и рассматривает каковы последствия для психоанализа от введения Фрейдом такого видения жизни влечений. Сложность обнаружения и принятия влечения к смерти в том, что оно не проявляется в чистом виде, обнаруживает себя только в приглушенном виде в состоянии связи с влечением к жизни. Оно проявляется только посредством связи с влечением к жизни. Главным вопросом является именно связывание влечений, о котором в своем труде говорит З. Фрейд, и не только когда говорит о деструктивном влечении, но и когда объясняет такие фундаментальные понятия как амбивалентность, регрессию, идентификацию, садизм и мазохизм. Влечение смерти и влечение жизни гетерогенные сущности, которые при смешивании не перемешиваются, а объединяются, взаимодействуют делая некое общее дело и не образуя чего-то нового этим соединением. Б. Розенберг говорит о том, что объединение этих антагонистических гетерогенных влечений обусловлено тем, что они направлены на один единственный объект, и именно объект становится тем местом, которое предполагает и обеспечивает связывание этих двух разных влечений. То есть связывание происходит посредством объекта. Объект – то место, та сила, которая обладает этим связующим свойством, являясь способной принять оба влечения. Таким образом, психоаналитики, включая прародителя, приходят к выводу, что всякое различие устанавливается благодаря влечению смерти. Начиная со способности устанавливать внутренние отличия, что помогает инстанции Я формировать четкое отношение к объекту. Так как инстанция Я формируется в рамках взаимоотношений влечений субъекта к объекту и отражением объекта и чем богаче ответ объекта, тем разнообразнее формируется Я – и это результат взаимодействия связывания и развязывания двух влечений, лежащих в основе отношений во всем мире объектов и субъектов. С одной стороны это антогонизм, с другой стороны их сонастройка придает всем явлениям жизни их разнообразие.

    Невозможно не вспомнить, говоря о влечении смерти и деструкции знаменитую работу Сабины Шпильрейн «Деструкция как причина становления», которая является самой значительной психоаналитической работой российского психоаналитика. Затронутые в работе вопросы прозвучали на докладе в 1922 году, сама статья была опубликована в 1912 г. Эта работа была для нее очень личной и возможно в символическом поле явилось тем желанным ею ребенком от Юнга. Первые наброски будущей концепции о деструкции и природе сексуальности были сформулированы С. Шпильрейн в 1909 году, во время ее непростых взаимоотношений с К. Г. Юнгом. В ее дневниковых записях обнаруживаются зарисовки идеи деструктивности: «Демоническая сила, сущностью которой является разрушение (зло) – в то же время и есть творческая сила, потому что из разрушения двух индивидов появляется новый индивид. Это и есть сексуальное влечение, которое по своей природе есть влечение к разрушению, влечение индивида к уничтожению себя. По этой самой причине оно и должно преодолеть столь большое сопротивление в каждом человеке…» (Эткинд А, с. 181).

    Вся жизнь этой женщины была формированием концепции деструктивности, путем становления идей о жизни и смерти. Ее идеи в буквальном смысле несут отпечаток «разрушительной силы творящей жизни». Фрейд прокомментирует работу С. Шпильрейн так: «Она очень талантлива; во всем, что она говорит, есть смысл; ее деструктивное вле­чение мне не очень нравится, потому что мне кажется, что оно личностно обусловлено. Она выглядит ненормально амбивалентной» (Эткинд А., 1993, с.181). Восемь лет спустя, в «По ту сторону принципа удовольствия», он напишет о том, что Сабина Шпильрейн предвосхитила значительную часть его рассуждений, касающихся влечения смерти. «В одной богатой содержанием и мыслями работе, к сожалению, не совсем понятной для меня, Сабина Шпильрейн пред­восхитила значительную часть этих рассуждений. Она обозначает садистический компонент сексуального влечения как «деструктивное» влечение» (Фрейд З., 2011, с. 76). Сновидения и эротические фантазии зачастую говорят, что высшее удовлетворение жизнью часто выражается в желании смерти и убийстве, представляющее собой не что иное как «садистически окрашенный сексуальный акт» (Шпильрейн С., 2008, с. 126). «Каждый сексуальный символ в сновидении, как и в мифологии, имеет значение бога, приносящего жизнь и смерть» (Шпильрейн С., 2008, с. 129) и снова жизнь.

         Голландский психоаналитик и специалист в области управления и развития лидерских качеств Манфред Кетс де Врис рассказывает, что его клиенты делятся с ним экзистенциальными проблемами на ряду с профессиональными вопросами, они говорят о своих страхах, в том числе о страхе смерти, размышлениями на тему поиска счастья и смысла жизни (М. Кетс де Врис, 2022). А ведь с каким бы запросом к нам ни пришел клиент, главное чего он хочет – это счастья в чем бы оно для него не заключалось. Если предполагать, что неосознанный страх смерти ищет выхода и находит области человеческой жизни, отравляя их беспокойством и тревогой, желая быть признанным и принятым, даже будучи вытесненным сознательно, он пытается вернуться. Таким образом интерес к этому факту и обсуждение с клиентом даже в отсутствии прямого запроса может снизить беспокойства и тревоги относительно запросов, напрямую не связанных со страхом смерти. Об этом свидетельствует и тот факт, что в виду происходящих в мире событий у людей обостряются тревоги и вытесненные травмы, как будто подсвечиваются истинные беспокойства человека и они идут к специалистам за помощью в решении актуализированных проблем. Фактом является то, что чем менее полноценно и эффективно была прожита жизнь, тем страшнее индивиду принимать свою конечность, таким образом приближающаяся смерть, о которой может напоминать новостной фон, обостряет переживания и беспокойства человека и в других областях его жизни.

Таким образом осознание смерти, принятие факта неминуемости конечности бытия, выступает одним из видов защиты от страдания и страха смерти, отравляющего жизнь и лежащего в основе многих проблем и запросов, с которыми клиенты обращаются в терапию и в психоаналитический коучинг. В данной статье мы рассмотрим на кейсах клиентов как бережный взгляд «в лицо смерти» дарует нам спасение от страха и жизнь, наполненную ярким светом смысла, в отличие от вытеснения этой темы на периферию сознания и невротического повторения с целью увидеть и взять контроль над базовым страхом смерти. «Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор» (Франсуа де Ларошфуко, максима 26). Страх смерти слепит и обжигает. Поэтому взгляд на данную проблематику должен быть очень бережен, аккуратен и ненавязчив. Обнаружение данного страха позволяет снизить беспокойство, высокую тревожность и заботы, сопряженные с многими аспектами жизни человека.

      Э. Беккер, профессор Московского университета, ученый-биолог, отмечает, что психологический интерес к исследованию смерти берет начало из эволюционной теории Дарвина, в которой она принимается стимулом эволюционного развития. Но все философские исследования сводятся по большому счету к вопросу: смерть – это дверь или стена?

Все мы задумывались в том или ином значении о цели и смысле жизни, по большому счету о жизни мы думаем постоянно. И если о жизни у нас есть свое личное представление, то смерть – величайшая загадка. Хотя их связь абсолютна: жизнь подразумевает смерть, задумываемся ли мы что такое смерть и при каких обстоятельствах? Мы избегаем говорить и даже мыслить на эту тему, избегая принять неизбежный факт смерти.

     Получается в современном обществе, в культуре и медицине просто нет места смерти, но она сквозит ото всюду страхом и избеганием. Но исключить трагическую правду из жизни – значит исключить саму жизнь. И если избегать и отрицать эту правду жизни представляется невозможным и даже опасным, то остается принять ее вместе с жизнеспособностью и влечением жизни. Чувство значимости противостоит чувству отчуждения, обретение смысла жизни и стремление к его реализации является движущей силой и дает человеку потенциал для противостояния любым жизненным ситуациям, в том числе и смерти. Виктор Франкл писал: «Смысл жизни различается от человека к человеку, изо дня в день, от часа к часу. Поэтому важен не смысл жизни вообще, а скорее специфический смысл жизни данной личности в данный момент времени» (Франкл,1982). Суть предлагаемого им решения - если отвлечься от некоторых второстепенных деталей - сводится к следующему: смысл жизни любого человека строго индивидуален и состоит в последовательной реализации смыслов ситуаций, из которых складывается его жизнь.

      Рано или поздно, под действием пробуждающих переживаний или по другим причинам мы начинаем задумываться и задаваться вопросами «Кто я?», «Для чего я живу?», «Что будет, когда все закончится?» как Поль Гоген, написавший свое знаменитой полотно «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?» Эти вопросы направлены на поиск смысла существования, нахождения своего места во Вселенной. Размышление над этими вопросами дает нам силы и мужество на поиски смысла и оставление своего следа после смерти, что приносит в свою очередь чувство самоуважения и надежду на символическое бессмертие, как это произошло с великим художником.

Жизненный опыт Достоевского, а также опыт выдающегося австрийского психиатра, психолога, невролога и философа, бывшего узника нацистского концентрационного лагеря Виктора Франкла и психоаналитика Альфреда Биона, чуть не сгоревшим заживо во время Первой мировой войны в танке показывает нам, как переживание столкновения со смертью актуализирует потребность поиска своих ответов, осмысленности жизни. Актуализируется принятия ответственности за свою жизнь и проживание жизни из позиции конечности, зрелости, принятия на себя всех возможностей и ограничений, проживание жизни во всей ее полноте в настоящем.

      Система мышления Биона состояла в том, что он любил докапываться до сути. И это невероятно актуально, сейчас происходящее поставило перед всеми острый вопрос поиска смысла. Сознанию нужна система, позволяющая удерживать непротиворечивую картину реальности и поддерживать себя в состоянии фокусировки, что рано или поздно приводит к вопросам: «как устроен мир?» и «что я в нем делаю?», потому что только оттуда можно попасть к целеполаганию, эффективности и прохождению своего пути, в особенности во времена, когда за нависшим туманом неопределенности и перемен и тучами потерь и горя пути не разглядеть. Анализ происходящего (военные действия, близость смерти и потери драгоценных человеческих жизней) поддерживает эту фокусировку вопросами: «Для чего это произошло? Зачем? Какой в этом смысл? Что можно узнать, почерпнуть из происходящего для меня, для других, обо мне, о других?» Как бы это ни было ужасным и невероятным на первый взгляд, нам необходимо верить, что все происходящее носит определенный смысл, происходит с определенной целью. Ее лишь нужно определить для себя. Ницше говорил, что если знать «Зачем» можно вынести любое «Как» и если это «Зачем» неочевидно, то нужно найти его для себя. Больно осознавать, что наше заблуждение на пути, непонимание и не желание думать, гордыня и высокомерие довели ситуацию в мире до людских потерь и смертей, но это уже произошло и впереди нас ждет собственная смерть. Как бы ни было больно – это факт, который нужно принять. И тогда нам остается не просто оплакать эту жертву, а поблагодарить и принять то, ради чего она была или будет совершена, принять ее и наделить смыслом.